Белая власть в Киеве. Ч. 2. Последние вздохи
Разгул преступности, тревожные слухи, переполненные вокзалы и теплушки, артиллерийский обстрел и пожары – так запомнились киевлянам последние дни белой власти. Общей панике поддались и чиновники администрации, а главное – военные, в том числе командование. Между тем последние добровольцы удерживали правый берег Днепра сколько могли – пока красноармейские части не перешли реку по льду. В Киеве снова сменилась власть.
Криминальная волна
Криминальная обстановка в Киеве оставалась тревожной со времени октябрьского погрома. Но к концу ноября разгул преступности приобрел поистине небывалый размах: «По вечерам постоянные ограбления и налеты на квартиры», – сетуют в «Киевлянине».
Полевой комендант Киевского оборонительного района П. А. Габаев распорядился расстреливать на месте без суда и следствия за мародерство всех участников самовольных обысков и реквизиций, как и пойманных на месте преступления грабителей. Патрули Государственной стражи попытались прекратить безобразия. Арестованных доставляли в штаб по ул. Жилянской, 43 и предавали военно-полевому суду.
Но волна грабежей не шла на спад. Даже средь бела дня неизвестные в форме пытались громить лавки. Патрули уходили, а порой бежали с мест преступлений, не в силах справиться с уголовниками. Охранный отряд сбился с ног, выезжая на вызовы более сотни раз в сутки.
Ходить ночью совсем невозможно.
«Шакалы кусают исподтишка… По улице ходят только вооруженные… Из-за угла неожиданно показывается группа человек в пятнадцать… Сторожа или бандиты?.. Левая рука достает документы, правая на спуске револьвера… И нападения, и свист пуль, и ночные бродяги, и налетчики», – пишет очевидец.
Многие эксцессы обыватели приписывали неким «осетинам». Власти поспешили откреститься, мол, это обычные грабители умело маскируются. Осетины есть лишь в охранной комендантской роте и сами борются с налетами. Но очевидцы неоднократно упоминали о солдатах-добровольцах, грабящих неосторожных прохожих.
А. Гольденвейзер пишет: «На Фундуклеевской улице какие-то военные остановили нас и пригласили зайти за ними во двор ближайшего дома. Почуяв недоброе, я не последовал их приглашению… Я стал ожидать возвращения своих спутников. Вскоре появился один, отпущенный после того, как он… доказал свою непричастность к еврейству. Второй пришел позже; у него забрали 10.000 рублей и кольцо».
По словам Я. А. Слащева-Крымского, такое положение стало обычным: «Появился ряд грабителей, ставших во главе белых войск: они… без зазрения совести готовы были на все сделки… Усилились грабежи, участниками которых были лица даже высшего командного состава… Грабежи и кутежи… с бросанием огромных сумм были у всех на виду, и младший командный состав пошел по стопам старшего…, внося еще большую разруху и еще больше озлобляя население».
Между тем генерал Габаев выразил неудовольствие ходом борьбы с преступностью: «При объезде мною… города совершенно не усмотрена деятельность чинов Государственной стражи. На базарах продолжают спекулятивно вздувать цены, торговцы продолжают отказываться от приема донских денег». Но и новые распоряжения не повлияли на ситуацию.
Стража, в общем, и не могла действенно работать. Укомплектованная людьми, негодными к строевой службе и офицерами полу-инвалидами, она была слабой защитой от преступности.
Вся эта обстановка не могла не повлиять на настроения киевлян.
Шелест слухов и крики паники
После красного налета доверие к официальным сводкам совершенно исчезло.
«Далекие от благоприятственных сведения с Черниговского и Курского фронта, канонада на Ирпене, краткие глухие донесения с других направлений… Для настроения пессимистического… вполне достаточная… причина… Видишь мятущихся людей, без толку тратящих энергию…, наблюдаешь, как единицы заражают своею разрушительною тревогою сотни и тысячи», – пишет «Киевлянин».
В. Шульгин не на шутку обеспокоен: «Тревога… разлита в воздухе… Невеселое занятие для мирного жителя жить в 20-30 верстах от позиций… Обывательская «паничность» имеет свою… причину. Причина эта в беззащитности и бездеятельности мирного населения». Политик добавляет: «Мне ясно видна «психологическая» тактика большевиков… Невидимыми, но испытанными способами они вливают яд неуверенности в сердца, и этим обеспечивают себе победу. Это победа нашептывающих».
В. Иозефи свидетельствует: «Тяжелые дни снова переживает г. Киев. Дни уныния и отчаяния. Опять слышатся зловещие раскаты около Киева, опять в Киеве рвутся снаряды… Еще не ушла добровольческая власть, а уже дает себя чувствовать дыхание нового строя: базары пусты, хлеб, мука, сало – все, чем жил народ, продается только из-под полы и по удесятеренным ценам».
Спекулянты делают себе состояния, а кое-кто тайно готовится к приходу большевиков. «Чинами летучего отряда уголовн. розыска задержаны на Крещатике на бирже за скупку советских денег (6 человек – Е. Г.). У арестованных отобрано 22.000 руб. советск.», – сообщает пресса. По приказу генерала Драгомирова учреждения города обязаны сдать в контору Государственного банка все совзнаки. Виновным в их укрывательстве грозит заключение и штраф в 20 тыс. руб.
Военные тоже встревожены. Генерал Бредов взывает к населению: «Снова заволновался Киев. И опять я обращаюсь к вам, родные киевляне: ради Бога, не мешайте нам делать наше общее дело. Не повторяйте и не принимайте как отраву разные вздорные слухи… Этим вы играете на руку нашим врагам, которые создают желательную для себя обстановку…
Непосредственной опасности в данную минуту для Киева нет… Кто… не может переносить боевых превратностей, – пусть покидает Киев».
На сей раз граждане прислушиваются к совету. Толпы обывателей бросаются на вокзал…
Вокзальные страсти
Мысли об отъезде давно бродили в головах многих киевлян, а кое-кто уже предпринимал к этому конкретные шаги. Рассказывает студентка: «Иду продавать старые вещи в аукционный зал. Милое занятие старьевщицы!..
Когда ожидание продолжается очень долго, завязывается знакомство, и я слышу всегда одно и то же: «Мы продаем все и уезжаем». Куда? одни на родину, другие бегут с добровольцами, третьи едут в деревню, где легче прокормиться, но все покидают этот страшный Киев».
И вот в конце ноября – начале декабря вокзал оказался буквально забит отъезжающими. По словам А. Гольденвейзера, «часто распространялись слухи о предстоящей эвакуации; несколько раз подымалась паника. В десятых числах ноября даже началась форменная эвакуация, которая затем была приостановлена…
Я приводил в порядок дела и готовился к отъезду… Это было делом нелегким: трудно было найти хоть какой-нибудь вагон… Мы провели целую ночь на вокзале, сидя на чемоданах в переполненной теплушке. Утром выяснилось, что нас с собой не берут, и мы вернулись домой… Пока мы ждали… локомотивов, добровольческая армия все отступала, а большевики все приближались к Киеву… Город пустел».
Как вспоминал киевский художник К. Редько, «сигнал к эвакуации войск из Киева не подан, но… похоже на то, что мы находимся в осажденной крепости… На этот раз покинуть Киев решились многие семьи… На тайной бирже в Петрограде, Москве и Киеве за полцены проданы дома…
В следующий вечер провожал Челищева… Эшелон находился на товарной станции… Здесь можно было видеть добровольцев. Они держали все транспортные средства наготове».
Порыву бежать из города поддались и офицеры.
«Посмотрите, что делается сейчас на станции… Вы увидите военных, старающихся спешно эвакуировать своих жен и детей, вы увидите бегающих в отчаянии женщин и плачущих детей… Офицер… уходит с фронта, чтобы спасти свою семью… Семьи офицеров заблаговременно должны быть отвезены в глубокий тыл и обеспечены, а гг. офицеры будут чувствовать себя гораздо увереннее», – пишет В. Иозефи.
Не отстают от военных чиновники, директора, управляющие: «Зашел в одно из крупных городских учреждений… Помещение почти пусто… Огромное количество младших служащих исчезло…
Позвонил в гор. скотобойни – заведующего…, его помощников – нет. Они исчезли, передав ведение дел заводскому комитету… Те самые лица, которым… оказано особое предпочтение, …при первой опасности… жалко бегут спасать свою… голову… Многие… чиновники с узелками и котомками отмеривали путь между Киевом и Бояркой», – сокрушается корреспондент.
Но по-настоящему драматическими для беженцев оказались последние дни белой власти.
Крушение надежд
После 10 декабря желающие покинуть город буквально переполнили вокзал. «Огромные составы без паровозов наполнены до предела людьми… Ходят слухи между ними, …касающиеся главным образом долгожданного отъезда… Женщины с детьми производят ужасное впечатление…
Центр надежд… – поезд головного отряда полковника Гусева. В нем творится нечто невообразимое. В вагонах спят на скамьях и вещах. Между сидениями стоят. Дети, женщины, старики… В вагоне, где помещается канцелярия, особенно ярко видно киевскую панику. На столах, где должны работать служащие…, сидят усталые женщины… Три четверти вагона заняты беженцами», – пишет «Киевлянин».
Вспоминает студентка: «Агония Киева длилась пять дней. Уже с первых дней декабря населением овладела безумная паника, …но …11-го около часу дня раздались выстрелы из-за Днепра. Сначала кто-то распространил слух, что это только ломают лед бомбами, но пять минуть спустя весь город знал, что большевики на Слободке. Еще через пять минут люди с котомками и саквояжами неслись к вокзалу. Немногие офицеры бежали к Днепру; все, кто мог двигаться, удирал от врага…
Беженцы сидели… в вагонах без локомотивов или без машинистов. Наконец какой-то машинист сжалился над последним поездом и повез его. Люди ехали на тормозах, на площадках… Остались или те, которые имеют маленьких детей, старых родителей, или те, которые примирились с большевизмом, как примиряются со смертью».
А. Гольденвейзер – в напуганной толпе: «Мы услышали усиленную канонаду… В городе мы застали уже картину бегства. Носились автомобили, военные останавливали на улицах извозчиков и реквизировали лошадей, все устремлялось на вокзал… По ночам слышна была канонада; город усиленно обстреливался. Днем на улицах было тихо и пустынно…
Мы решили последний раз попытать счастья… Снова ночь на вокзале, в теплушке… Утро. На так называемой «дачной»… платформе… стоит в полной готовности… «головной» поезд. В нем разместились канцелярии последних воинских частей и некоторые гражданские чины. Этот поезд, как объясняют мне, уйдет последним…
На платформе ко мне подходит знакомый. «Если у вас есть знакомые в головном поезде, – говорит он мне, – постарайтесь устроиться там. .. Устраивайтесь… или возвращайтесь в город!» …Как будто есть несколько знакомых… Несколько попыток…, и я в отчаянии возвращаюсь к нашему вагону».
А в городе, в районе Днепра, в это время обменивались ударами большевики и арьергардные силы добровольцев. Но под эти удары попадали и мирные жители.
Снова жертвы и разрушения
12-16 декабря возле реки не смолкала артиллерийская дуэль. Снаряды рвались на Набережном шоссе, Подоле, Печерске. На ул. Никольской бушевали пожары, были жертвы среди мирного населения. Отмечено попадание в лютеранскую кирху – совсем рядом с центром.
Пишет бывшая сотрудница китайского консульства:
«Канонада гремела, света, воды и дров не было… Я вспоминаю… последнюю неделю, – неделю перемены власти, вспоминаю факелами горящие большие дома, вспоминаю расставленные по улицам пулеметы, раненых офицеров и солдат, которых в последние минуты под свист большевистских пуль уносили на вокзал».
К. Редько описывает события на Новом Строении:
«Я проснулся от сплошного воя орудий. Это был артиллерийский ураган… Вдруг совсем близко где-то между нашими домами все изворачивает, разносит – взрыв! Звенят… стекла, сотрясаются стены, град камней, обломков летит по крышам. Люди падают, стонут, кричат… Тяжелый снаряд упал на трамвайный путь… Снаряд разорвался вблизи деревянного дома, ранил и оглушил в нем семью».
День 16 декабря застал А. Гольденвейзера на пути домой:
«Вокзал все наполняется народом. Целые воинские части проходят пешком по рельсам по направлению к Посту-Волынскому… Мы спешим вверх по Безаковской, доходим до угла Бибиковского бульвара. Снизу слышны ружейные выстрелы. Поперек улицы стоит солдатская цепь. Нам кричат: поворачивай обратно, здесь прохода нет.
Вспоминаю про друзей, живущих на Владимирской улице. Туда можно пробраться переулками… Попробуем пройти через Назарьевскую…
По пути встречаем массу каких-то людей… Встречаются и воинские части, отступающие к вокзалу. Мимо нас пробегает сестра милосердия, растерянно спрашивая, застанет ли она еще головной поезд… Выстрелы раздаются все чаще и чаще. Слышны и разрывы снарядов».
Между тем добровольцы у мостов через Днепр еще сопротивлялись.
Бой за Днепр
11 декабря красные войска заняли Дарницу и Кухмистерскую слободку, а потрепанные белые части отошли по Русановскому мосту на правый берег.
12-го числа бой шел за Никольскую слободку, к вечеру занятую большевиками. Попытки красных прорваться через временные стратегические мосты – Черниговский и наводный между Цепным и Железнодорожным мостами – отражены. Отправив свои семьи, польские граждане во главе с консулом вооружаются и присоединяются к защитникам переправ. Тем временем многие офицеры-добровольцы, напротив, вместе с семьями бегут в направлении Фастова.
На следующий день красные вынудили добровольцев везде отойти на правый берег. Но попытка большевиков пересечь Днепр на лодках отбита ружейно-пулеметным и артиллерийским огнем.
14 декабря пресса пишет об отъезде (фактически бегстве) генералов Драгомирова и Бредова. С ними покидает город и гражданская администрация. Руководить обороной Киева назначен генерал-майор Н. И. фон Штакельберг. В его задачи входит удержание правого берега.
Из гражданских структур в Киеве осталась лишь управа во главе с головой П. Э. Бутенко. 14-го на совещании в Думе решили эвакуировать все учреждения. Управа просит начальника обороны разгрузить заторы на вокзале и Пост-Волынском для выезда на Фастов – «и далее». До 16 декабря чиновники еще на месте, кроме начальника отдела продовольствия С. Н. Дубинского, «уехавшего по делам». Его место занимает В. Г. Иозефи.
Между тем 14-го продолжается вялая артиллерийская дуэль и перестрелки в районах мостов. К несчастью добровольцев, сильные морозы сковывают Днепр льдом.
Утро 15 декабря отмечено дуэлью белого и красного бронепоездов. Обстрел города продолжается; поврежден ряд зданий. В ответ белые батареи, обстреливая Никольскую слободку, поджигают ее. Красным приходится отойти. В районе Предмостной слободки вечером белые небольшими силами контратакуют и с трофеями возвращаются обратно.
В районе Кухмистерской слободки при поддержке бронеавтомобиля «Страшный» также предпринята атака белых.
Цепной мост возвращен, большевистская баррикада на нем уничтожена. В течение дня белые аэропланы наносят удары по красному бронепоезду и эшелону в Дарнице.
Дуэль бронепоездов проходит и в районе моста на реке Ирпень.
Между тем лед на Днепре становится все крепче. Оборона мостов уже бесполезна. И вот 16 декабря, по словам Б. Ефимова (Фридлянда), «в бодрый трескучий морозец передовые части Красной армии перешли по льду Днепр и вступили в Киев».
Добровольцы навсегда прощаются с городом, а большевики занимают его в третий раз.
Белая власть в Киеве. Ч. 1. Курс на упадок
К декабрю 1919 г. многим стало ясно, что белое движение выдохлось и Киев не удержит. Добровольная помощь деникинцам и приток в армию энтузиастов стали иссякать. Провалились и принудительные меры – действия властей по устройству обороны, сопровождаемые злоупотреблениями и эксцессами, вызывали глухое раздражение населения, что стало питательной средой для работы красного подполья. Жестоко страдал обыватель – киевский быт стал даже хуже, чем при большевиках
Благотворительности есть предел
Последние два месяца власти добровольцев в Киеве, начиная с красного налета в октябре 1919 г., прошли в атмосфере неимоверного напряжения усилий и судорожных попыток руководства ВСЮР наладить оборону города. Любая война – это прежде всего деньги (шире – ресурсы), и их накоплением командование было озабочено в первую очередь.
А дела обстояли далеко не радужно. Поступление пожертвований после налета резко сократилось. Самообложение приносило ежедневно жалких 40-50 тыс. рублей, а собранная сумма составляла лишь 11 млн. Даже киевские богатеи стремились платить поменьше – как простые квартиросъемщики.
Исследователи отмечают, что генералу А. Н. Деникину предлагали прибегнуть к принудительным мерам в сборе средств, но он отказался. Это не совсем так. Налоги на подконтрольных добровольцам территориях значительно выросли. На 25% был повышен налог на недвижимость, и в 10 раз – поземельный. Как их удавалось собирать, сколько утаили собственники, какие приемы использовали для уклонения – вопрос отдельный.
Не все было благополучно с обеспечением добровольцев продовольствием и теплой одеждой. Специальные столовые и прочие «питательные пункты» влачили жалкое существование – без посуды, денежных пожертвований, регулярного подвоза продуктов. То же и с вещами – киевляне отдавали лишь малопригодное старье, починкой которого были перегружены монахини Покровской обители.
Пресса била тревогу – неужели в городе не найдется 50 тыс. патриотов, способных пожертвовать от 500 до 1000 рублей каждый, чтобы облегчить положение солдат на фронте?
С постройкой оборонительных сооружений случился полный провал – по разнарядке командования домкомы выделяли минимум работников. И то это по преимуществу оказывались пожилые, больные и немощные люди, которые физически не могли проработать 4-6 часов. Сто рублей в день, которые платило военное ведомство, мало кого прельщали. Все кто мог откупались от этой повинности либо находили себе замену – все таких же слабосильных.
Но самая большая проблема добровольцев состояла в отсутствии людских ресурсов.
Гримасы мобилизации
Приток волонтеров в армию в ноябре-декабре 1919 г. практически иссяк. Для тех же, кого все же удалось заманить на службу, «тяготы и лишения» не ограничивались отсутствием одежды, пищи, денег и оружия. Люди оказались по-настоящему под открытым небом – в условиях холодов. Киевские казармы со времен ухода большевиков никто не удосужился привести в порядок. Здания так и стояли без электричества, с разрушенными печами и выбитыми окнами. Военным пришлось идти на поклон к новому голове, чтобы навести в казармах хоть какой-то порядок.
Фактически провалилась мобилизация. Пришлось срочно призывать хоть кого-то. Уволенных было учителей и слушателей учебных заведений вновь поставили под ружье. В Киеве это распоряжение главкома проводил в жизнь генерал-майор А. Н. Шуберский.
Отсрочки от призыва все же предусматривались – для работников оборонных предприятий и учреждений. Но лишь по особым ходатайствам. Отпускники по болезни на сборных пунктах переосвидетельствовались на предмет годности. Вернувшиеся из плена призывались тоже, лишь с предоставлением двухмесячного отпуска.
С офицерами не церемонились. Военная власть принудила всех киевских работодателей отказывать им в трудоустройстве, чтобы избежать уклонения от службы. С конца ноября по приказу генерала Бредова перестали выпускать без разрешения военных по мостам через Днепр. На дезертиров объявили настоящую охоту.
В городе шли массовые облавы. Криминальная хроника то и дело сообщала об аресте очередного уклониста.
Мобилизовали и пленных красноармейцев. Годных к службе направляли в части, негодных – на работы, а кого-то порой отпускали домой.
«Добровольцы… принимают в свои ряды пленных, которые нередко сдаются в плен со специальной целью разложить армию врага. Есть же и такие любители наживы и сильных ощущений, которые перебывали во всех армиях и во всех бандах», – пишет киевская студентка.
К защите города планировалось привлечь и самооборону.
«Командиры батальонов… поступают… в распоряжение соответствующих воинских начальников», – гласит инструкция для этой структуры.
Правда, получилось мало что – самооборона так толком не была сформирована. Желающих там служить нашлось совсем немного, и дальше совещаний и деклараций дело не продвинулось.
Многие из призванных всячески старались избежать фронта, находя теплые места в тылу. Это безобразие, пишет в газету подпоручик-дроздовец: «В армию зачислено лишь 50% призывного возраста. Когда… одна из газет намекнула на мобилизацию студенчества, большинство разъехалось… Другие же… ложатся в госпитали, болеют на дому, получают… отсрочки…
Вы здесь все хорошо обмундированы, имеете хорошую обувь, …считаете обязательным долгом посещать кафе и рестораны».
Жестом отчаяния стали обращения генерала Н. И. фон Штакельберга и инженера К. Кирсты к призывникам… 1862-70 гг. рождения. Воззвания, расклеенные 15 декабря, накануне бегства добровольцев, призывали ветеранов тоже встать под ружье.
Не сложилось у ВСЮР и с поддержкой со стороны.
Заслуженное одиночество
А. Гольденвейзер считает, что именно отсутствие союзников погубило белое движение: «Деникин объявил Петлюру изменником и не умел столковаться с Польшей. Естественно, что и Петлюра, и поляки старались чем могли вредить добровольческой армии. Петлюра открыл свой фронт большевикам и дал им возможность с юга подойти к Киеву…
И в то время как добровольческая армия двигалась на Москву, …связи с портами Черного моря не было… Неумелыми и нерешительными переговорами добровольцы оттолкнули от себя и… Польшу».
Слова генерала Я. А. Слащева-Крымского дополняют эти тезисы: «Нелады Деникина с Кубанской Радой разложили кубанскую армию. Донская армия вовсе не стремилась на Москву, а ее молодые элементы… совершенно не хотели драться. Оставалась добровольческая армия Май-Маевского и войска… Драгомирова и… Шиллинга…
Народное недовольство белой властью выявилось в ряде восстаний… Это не могло не отразиться на войсках, во-первых, отозванием… с фронта, во-вторых, разложением… войск и дезертирством. Всюду царствовали недоверие и преследование личных интересов».
Контакты ВСЮР с украинцами разорвались, не успев завязаться.
«С делегацией… прибыл в Одессу парламентер от петлюровских войск… Ген. Шиллинг парламентера принять отказался и приказал предоставить ему вагон для обратного следования».
Предпринимались шаги к подчинению повстанчества. «То там то сям появляются вдруг вооруженные отряды…, наводящие трепет на мирное население… Бороться с ним можно только путем бесповоротной «ставки на сильных» нашего времени, а использовать его можно введением этой стихийной… активности в организованное русло…
Крестьяне являются к воинским властям и просят у них оружия и разрешения образовать партизанские отряды для борьбы с большевиками… Это часто бывает там, где на мобилизацию являются неохотно, а в партизанские отряды прямо рвутся», – пишет «Киевлянин». Вот только восставали все чаще против добровольцев.
Большие надежды питали на помощь Одесской группировки войск ВСЮР.
Ю. К. Рапопорт вспоминал: «В Киеве имя ген. Шиллинга… окружено было ореолом. Когда канонада становилась слишком близкой, газеты писали: с приближением войск ген. Шиллинга… обстановка должна радикально измениться… У ген. Шиллинга был порядок. У ген. Шиллинга не было погромов. У ген. Шиллинга власть «искала единения с общественностью»».
В самом же городе командование рассчитывало на «прикормленную» часть рабочего движения. «Командир особой рабоче-офицерской роты инженер Константин Кирста обратился с воззванием к рабочим, в котором заявляет, что он во главе своей роты выступает на фронт… и призывает рабочих следовать его примеру и идти в свою роту, которая разворачивается в отряд. Адрес роты: Софийская площадь, Духовное училище».
К защите Киева призвали и спортсмены: ««Русский Сокол» зовет в свои ряды… молодежь, преданную делу добровольческой армии. Его задача: организовать молодые силы, дать возможность, не оставляя своих занятий, обучиться военному делу». Тренировки «Сокола» проходили во Втором коммерческом училище на углу Бибиковского бульвара и ул. Пушкинской.
Но и в городе зачастую командование вело себя как слон в посудной лавке, разрушая собственную и без того уже хлипкую социальную базу. Результаты не замедлили сказаться.
Попытка красного мятежа
Резонанс в Киеве вызвала ссора генерала Драгомирова с Советом профсоюзов. Последний вступился за четырех уволенных рабочих из типографии штаба области. Генерал ответил, что не допускает вмешательства в распоряжения военных, и пригрозил профсоюзному руководству высылкой и военно-полевым судом.
Вскоре в Центральном бюро профсоюзов (Крещатик, 38) был задержан 131 человек. Из них отпустили 89, часть отправили на проверку, а 34 арестовали, в том числе секретаря бюро Ланде. Арест провели под предлогом того, что из окна здания кто-то выбросил газеты «Коммунист».
В городе вновь стали закрываться газеты – даже свои. Так, «приостановлен выпуск ежедневной газеты «Путь Рабочего»: «Виду неуплаты денег по счетам типографии… дальнейший выпуск газеты прекращается с 11 (24) ноября»… В тот самый момент, когда она должна была содействовать патриотам рабочим… и в момент, когда коммунисты… нагло подняли голову и начали усиленную агитацию… «Путь Рабочего»… решительно призывал рабочих к поддержке Добровольческой Армии», – возмущается «Киевлянин».
Далее закрылось «Киевское Эхо». Его главного редактора В. Г. Финка и заместителя Линцера приказали арестовать и предать военно-полевому суду «за помещение в одном из номеров «Эхо» перепечатки из подпольного большевистского издания».
Действия белых, сопровождавшиеся эксцессами, весьма способствовали перемене настроений в массах. Этим сполна воспользовались оставшиеся на нелегальном положении большевики, которые стали готовить вооруженное выступление. Лишь случайно их планы были раскрыты.
В начале декабря пресса сообщила о готовившемся в городе восстании в помощь наступлению красных.
«Группа украинских большевиков, известных под кличкой «боротьбистов», вошла в тесный союз с группой коммунистов, по преимуществу евреев. Эта украинско-еврейская шайка выработала целый план, целью которого было: поднять… восстание в Киеве… Восстание подготовлялось на 10 (23) ноября. Путем распространения всевозможных тревожных слухов создавалось паническое настроение».
Несколько арестованных – Г. Костюченко, И. Михайличенко, В. Чумак и сестра видного чекиста В. Яковлева, К. Ковалева – «при препровождении их в тюрьму бросились бежать и были убиты выстрелами конвоя». 11 арестованных расстреляны по приговору военно-полевого суда, а еще трое приговорены к каторге.
Этим, правда, дело не закончилось. Новая попытка красного мятежа, по информации прессы, была пресечена 11 декабря.
А что же киевский обыватель?
Хуже, чем при «советах»
Жизнь простого киевлянина к декабрю осложнилась до крайности. Как вспоминал А. Гольденвейзер, «хозяйственная жизнь… не налаживалась. Транспорт был расстроен совершенно… Надвигалась зима, а… город был без топлива. Стали обзаводиться комнатными печками, …на центральное отопление уже не рассчитывали. Уголь из Харькова не подвозили, электрическая станция жила изо дня в день. Трамвайное движение сокращалось, электрическое освещение действовало нерегулярно. Каждый вечер нас оставляли на час или два во мраке».
Положение городского хозяйства к декабрю оказалось даже хуже, чем при большевиках. А действия руководства по его исправлению не находили отклика в обществе. В. И. Вернадский писал, что всеобщую апатию создает сама власть и никто уже не верит Драгомирову.
Цены на продукты, шедшие было вниз, снова взлетели до небес. Военные не нашли ничего лучше, чем начать реквизицию продовольствия, одежды и т. п. – сперва официальную, с расписками, а затем и совершенно дикую, зачастую самочинную. Разорялись лавки и кооперативы, несущие миллионные убытки. Изъятое же в основном шло не в армию и населению, а всплывало на рынках по спекулятивным ценам.
Вот как описывает состояние города «Киевлянин»: «Все спекулируют. Желающих работать весьма мало… Изменяется весь быт. Все большее количество магазинов… превратилось в комиссионные толкучки случайных вещей. Мы одеваемся в старое ношеное… Вид домов напоминает наружность обывателей. В окнах вместо стеекол доски. Квартиры не топлены, не освещены, без воды…, без телефонов. Дым валит… из форточек, куда проведены трубки железных печек. В банях отсутствует кипяток, и купающиеся уходят грязными и простуженными… Уроки в школах сокращены до получаса. По вечерам жители ютятся в кухнях – единственно теплом помещении…
Отсутствие и дороговизна трамвая заставляет ходить пешком с Лукьяновки на Демиевку, с Куреневки на Печерск. На улицах и во дворах валяются павшие лошади. Мальчики особыми крючками ловят доверчивых голубей. Все рощи вокруг Киева уничтожаются беспощадно. Рубят парки… Иностранцы бегут из России. Недостаток денежных знаков уже не понижает цены, а лишь затрудняет оборот и кредит. Припрятывают «керенки» и «царские», которым счет ведется на вес – на фунты».
Так и сидели киевские обыватели, голодные и замерзшие, за темными стеклами. А выйти из дому, чтобы добыть хоть пару щепок для печки-«буржуйки» или кусок хлеба для детей, было страшно.
Киев-1919. Осенняя лихорадка с осложнениями. Утрата доверия к добровольцам
Энтузиазм киевлян после прихода добровольцев – толпы желающих послужить белому делу, щедрые пожертвования – быстро прошел. Не получив желаемого, власть стала брать ресурсы сама: реквизициями, обложениями, мобилизацией. Прорыв красных и еврейский погром лишь способствовали смене настроений в Киеве. И в ноябре 1919-го среди киевских обывателей стали преобладать пораженческие ожидания
Как все хорошо начиналось!
Сразу же после захвата Киева в конце августа 1919 г. в отношении киевлян к добровольцам преобладал восторг. В первые дни новой власти Киевский отдел пропаганды обратился с воззванием к гражданам:
«Все молодые и здоровые, записывайтесь в ряды Добровольческих войск…; все неспособные воевать – помогайте Добровольческой армии кто чем может».
Но и без этого население охватил энтузиазм. В вербовочных пунктах образовались очереди тех, кто желал присоединиться к вооруженной борьбе против большевиков. В армию стали поступать и необходимые ресурсы.
Концерты, спектакли, вечера в поддержку добровольцев проводились непрерывно.
Наблюдался необычайный накал страстей.
3 сентября гостей принимала опера.
«То, что происходило… в стенах киевского… оперного театра, не может быть названо иначе, как вечер патриотического экстаза… Участниками концерта было собрано среди публики… свыше 100.000 руб., помимо… сбора… в 52.000 руб. Многие из публики снимали с себя драгоценные вещи…», – пишет «Киевлянин».
На открытии оперного сезона 7 сентября ложу генералов Май-Маевского и Юзефовича засыпали цветами.
Словно по команде в Киеве образовался целый ряд общественных организаций, занявшихся сбором пожертвований. 10 сентября на ул. Золотоворотской, 2 был организован «Резерв общественной помощи Родине и фронту».
С середины месяца в Дворянском клубе заработал временный комитет Белого Креста под руководством А. В. Жекулиной и Д. М. Одинца.
Для координации действий «начал функционировать Комитет помощи Русской добровольческой армии (Добровпомощь)».
В 20-х числах сентября заработало отделение комитета скорой помощи чинам Добровольческой армии им. генерала Алексеева во главе с его вдовой А. П. Алексеевой.
Прием средств начала церковь. «Правление союза приходских советов… выделило… «Центральную комиссию по организации на помощь Добрармии церковно-общественных организаций г. Киева»».
Эти и другие общества занимались сбором денег, белья, теплых вещей, медикаментов.
Открылся ряд благотворительных столовых: на Крещатике, 1; в гостинице «Петроград»; в Дворянском доме; офицерская столовая имени генерала Деникина на Лютеранской; в ресторане «Верлен».
Но граждане мало что знали о расходовании их пожертвований. Эти вопросы волновали и командование. Положение о комитете по учету сборов и пожертвований вышло 25 октября. Отныне все деньги проводились через Киевскую контору Государственного банка. Операции передавались под наблюдение Государственной стражи. Сведения о доходах и расходах должны были публиковаться.
Мотоциклы, деньги, специалисты
Параллельно происходил и принудительный отъем средств. Реквизировались помещения, транспортные средства, средства связи и пр.
«Все принадлежащие частным лицам, а равно учреждениям мотоциклеты вместе с запасными к ним частями… и пр. принадлежностями… реквизируются для нужд Добровольческой армии», – гласит распоряжение реквизиционной комиссии.
Особое совещание ввело еще одну практику – самообложение граждан.
«Все общественные и промышленные группы, а равно физические и юридические лица, владеющие имуществом в этом крае, обязаны внести на нужды Добровольческой армии 300 миллионов рублей… Все мы обязаны в течение 10 дней… дать армии долю от того имущества, которое она нам возвратила», – пишет «Киевлянин».
Кроме действительно состоятельных горожан, решено было взимать деньги и с лиц, арендующих жилье. И если поначалу население охотно включилось в кампанию, то уже после октябрьских событий призывы комиссии к сознательности наталкивались на стену отчуждения.
Одной из важнейших задач белого руководства стало привлечение на службу живших в Киеве офицеров, военных чиновников и врачей. На ул. Левашовской, 26 стала работать следственная комиссия полковника Поповиченко. Объявили обязательную регистрацию этих категорий.
Вот как описывает ситуацию «Киевлянин»:
«Все офицеры, чиновники и врачи должны… зарегистрироваться в Комендантском управлении и… пройти… реабилитационную комиссию… Когда же может окончиться реабилитация для зарегистрированных 9000 человек?».
Позже количество комиссий возросло. Учреждался особый орган для офицеров специальных войск (артиллерия, кавалерия, саперы, погранстража, жандармы). Но все равно людям «приходилось неделями простаивать в очередях для проникновения в… комиссии и контрразведку, откуда многие без объяснения поводов и причин попадали в тюрьму. 15 000 человек оставались без всяких средств». В городе прошел и ряд судебных процессов над офицерами. Правда, большинство приговоров были оправдательными.
Все это возмутило общественность. Тех, кто служил у красных, следует простить, считали многие.
«Были…. терроризированы как подлежавшие призыву, так и семьи их и домовые комитеты… Вряд ли, однако, кто-нибудь… найдет возможным бросить камень обвинения офицерам, врачам и военным чиновникам, служившим у большевиков под угрозой расстрела и пыток… но… теперь радостно тысячами являющихся на регистрацию», – пишет очевидец, отставной генерал.
Многое расставил по местам красный прорыв.
«Всех… офицеров надо было распределять по частям… Вместо этого был избран путь реабилитации каждого отдельного офицера. Эта реабилитация, производившаяся крайне медленно…, дала в результате… жиденькие силы… Нам известны случаи, когда в строй вступали офицеры, сидевшие в Лукьяновской тюрьме… Они… где-то раздобыли винтовки и пошли в бой», – пишет В. Шульгин.
К концу октября проблема разрешилась.
«Реабилитационные комиссии упразднены, реабилитация должна производиться в частях… Не проще ли… было бы отменить реабилитацию и объявить всем пожелавшим вступить в ряды Добр. армии общую амнистию?» – спрашивает «Киевлянин».
Мобилизация
Отчаявшись привлечь энтузиастов, руководство ВСЮР прибегло к испытанному средству – призыву. Впрочем, к нему начали готовиться заранее: в конце сентября «Управление внутр. дел предложило губернаторам… приступить к составлению призывных списков лиц, родившихся в 1899 и 1900 гг.».
В начале октября призывная кампания стартовала.
«Киевское городское по воинской повинности присутствие приглашает лиц, родившихся в 1899 и 1900 гг. и живущих в Киеве и его предместьях, явиться в присутствие… для внесения их в призывной список… Не явившиеся лица будут привлечены к ответственности», – сообщает «Киевлянин».
Призыву подлежали и старшие граждане.
«Для укомплектования Государственной стражи… предполагается провести мобилизацию двух возрастов призывов 1906 – 1907 гг. (родившихся в 1885 и 1886 гг.)».
Чтобы обеспечить успех мобилизации, газеты опубликовали воззвание генерала Драгомирова к гражданам. В нем признавалась неспособность обеспечить призывников обмундированием – им предлагалось самим озаботиться вопросами одежды, снаряжения, пищи, а если есть – и оружия.
Кроме того, отдельным приказом Драгомиров ставил под ружье всех: специалистов, старшие и младшие возрасты, белобилетчиков. Уклоняющихся ждали военно-полевые суды как дезертиров.
Правда, от студентов и гимназистов армия избавлялась. Их решили уволить со службы, направив в работающие учебные заведения.
Неимоверно загруженным оказался Комитет по отсрочкам, работавший в здании губернского управления. Все дела по Киевской области рассматривались здесь – на местах отделений комитета не было. Под отсрочки попадали служащие государственных учреждений, рабочие и служащие предприятий, инвалиды, преподаватели, служители культов, чиновники местного самоуправления.
Беженцев освободили ненадолго – вскоре их стали призывать на общих основаниях.
В 20-х числах октября началась гражданская мобилизация – жителей киевских пригородов и безработных стали направлять на окопные работы. Милитаризировались коммунальные службы: электростанция, водопровод, трамвай и пр.
В это же время меняется тональность воззваний. Теперь отдел пропаганды обвинял в предательстве уклонившихся от призыва. Агитаторы выезжали в населенные пункты области, устраивали митинги, концерты в пользу армии, кинопоказы, раздавали листовки.
Но, отмечает пресса, дела с мобилизацией обстоят не радужно. С 12 ноября (30 октября) «открывает свои действия… особая комиссия для выработки мер, контролирующих исполнение лицами призывного возраста требований мобилизации и мер привлечения к законной ответственности уклоняющихся от призыва». Работы для нее было предостаточно – призыв саботировали все кто мог. Прежде всего еврейская община.
Из друзей во враги
Отношения с киевским еврейством у добровольцев испортились окончательно. Оно «насильно выключалось из состава групп, поддерживающих Добровольческую армию… Еврей, переживший погром, не мог всеми силами души стремиться не уехать в такие места, где ему не грозило бы его повторение. Еврейский купец, не уверенный в своей безопасности и в безопасности семьи, не мог ездить за товаром; этим он саботировал хозяйственное возрождение».
«Я могу себе представить, как подействовали погромы и волна дикой ненависти на массу еврейских ремесленников и мелкого мещанства… Эти люди… станут теперь большевиками», – отмечает киевская студентка.
Попытки примирения, правда, предпринимались.
«Через несколько дней после киевского погрома человек двадцать киевских еврейских деятелей… образовали «Еврейский комитет содействия возрождения России». Комитет выступил в печати с декларацией, призывавшей еврейство к всемерной поддержке Добровольческой армии. Но события были сильнее самых благих намерений и начинаний», – вспоминал адвокат.
Не горели желанием поддерживать армию даже те, кто раньше под влиянием патриотических чувств пошел на службу.
«Брату Б. очень тяжело. Он еще при большевиках бежал из Киева, записался в добровольческую армию, а теперь должен слышать и видеть все это юдофобство», – пишет студентка.
Немало такому отношению способствовала продолжающаяся газетная травля.
«Еврей – бывший юнкер, произведенный в офицеры, не мог продолжать любить армию, которая изгнала его из своей среды», – вспоминал А. А. Гольденвейзер.
Да и киевские черносотенные круги заявляли, что среди своих защитников они евреев не видят.
«Надо заставить евреев уйти с тех мест, которые они могут использовать во вред возрождающемуся Русскому Государству. Не должно быть евреев-офицеров, чиновников, судей. Надо стараться, чтобы не было евреев городских и земских гласных, а также служащих городу и земству», – писал В. Шульгин.
Где же былое доброе имя?..
Авторитет добровольцев в Киеве стремительно падал.
«Публика недоумевает. Она видела горсть добровольцев, отступавших под натиском очень крупных сил большевиков», – отмечает «Киевлянин».
Вопросы «почему так случилось?» и «могут ли белые защитить?» задавало себе все больше киевлян. А. Савенко писал:
«Население города… продолжает нервничать и на все лады обсуждать вопрос о том, кто виноват в происшедшем. В некоторых кругах… муссируется мысль о необходимости назначить следственную комиссию… для всестороннего выяснения вопроса… и почему, когда неизбежность катастрофы обнаружилась, население вовремя не было оповещено».
А. А. Гольденвейзер вспоминал: «Добровольцы оставались у нас еще два месяца, но все это время город жил страхами и слухами о приходе большевиков… Армия была деморализована… Растеряв всеобщее уважение и сочувствие, растеряв симпатии торгово-промышленных… элементов населения, она вместе с тем подтачивалась и изнутри».
Очень хорошо характеризуют настроения в городе слова бывшей сотрудницы китайского консульства:
«Последние шесть недель до взятия Киева большевиками были для меня и, кажется, для очень многих, самым тяжелым временем за всю революцию. Мы безнадежно цеплялись за Добровольческую армию, сознавая, что цепляемся за пустое место, что спасти нас они не могут, что они еще вернее обречены на гибель, чем мы».
В обывательской массе все более зрела мысль бежать отсюда подальше.
«Кто может, тот уезжает в Одессу, в Ростов; организуются польские, чешские и т. под. поезда. Все как будто чувствуют, что в России нельзя оставаться… По временам… в городе подымается дикая паника. Я живу одной мыслью о выезде… Лучше заметать улицы в буржуазной стране, чем жить… в этой стране смерти… Чего здесь можно ожидать? Большевиков и погромов», – день за днем записывает в дневнике студентка.
Повлиял на смену настроений тот факт, что в ходе грабежей деньги и ценности вымогались именем Добровольческой армии. Раздражало и мздоимство чиновников. Студентка описывает мытарства своей семьи:
«Начальник контрразведки сказал отцу, что для окончательной ликвидации дела он может доставить несколько поручительств знакомых… Отцу пришло на мысль сослаться на офицера-поляка Г. Тот пригласил… своих двух друзей из контрразведки, и они потребовали за свои подписи 20 тысяч «на добровольческую армию». Ясно было, что это шантаж… Поторговавшись, сошлись на 5 тысячах».
А как тратились полученные таким образом деньги, можно понять из приказа начальника гарнизона Киева: «Замечаю, особенно по вечерам и ночам, катание по городу на автомобилях веселыми компаниями. Автомобили даются не для подобных катаний. Приказываю коменданту принять меры к недопущению таких явлений».
С вымогательством пытались бороться: прошел ряд судов над офицерами по октябрьским делам. Но многие из них закончились… оправданием либо каторжными сроками.
О многом говорит самооправдание по поводу грабежей офицера – случайного попутчика К. Редько:
«Как же нам быть иначе. Приходится грабить, убивать. Продовольствие не выдается, одежда тоже. Несколько месяцев не получали жалованья. Фронт расстроен. Население к нам относится враждебно. Выход остается один: употребляя оружие, грабить в городе или деревне».
Вдобавок по Киеву стали распространяться слухи с лейтмотивом «Добровольцы нас бросят». С ними пытались бороться:
«В Киеве распространяются самые нелепые слухи о том, что будто бы решено отдать Киев без боя, что на фронте не все благополучно. Невольно люди поддаются этой злостной провокации и создают в городе панику, помогая тем зловредным провокаторам».
«Обращаюсь к населению и прошу всех таких лиц, невзирая на их положение, немедленно задерживать и доставлять ко мне в штаб (Банковая, 11) для суждения по законам военного времени. Никаких данных для волнения нет», – пытается успокоить население генерал Бредов.
Ему не особенно верят. Уже ничто не внушает киевлянам оптимизма – ни собственная безопасность, ни положение на фронте, ни поиск союзников. А в начале ноября белое руководство умудряется испортить отношения и с местным самоуправлением.