Шазие Саматова: «Прошу привлечь к ответу всех виновных»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годах Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Шазие Саматова, крымская татарка, родилась 10 января 1942 года в деревне Тау-Кыпчакъ, ныне Лесное – водохранилище Зуйского района (Тау-Кипчак или Тав Къыпчакъ в 1948 году было переименовано в Лесное, сейчас исчезнувшее село в Белогорском районе, частично затопленное Балановским водохранилищем – КР) Крымской АССР.

При депортации семья состояла из трех человек: мать Пакизе Измайлова (1905 г.р.), сестра Сейяре Измайлова (1933 г.р.) и брат Джевдет Измайлов (1935 г.р.).

Я родилась, когда в нашей деревне уже были немцы. Отца, Веиса Усеинова (1901 г.р.), уроженца деревни Махульдур Куйбышевского района (с 1948 года Нагорное Бахчисарайского района – КР) призвали на фронт 18 августа 1941 года с Зуйского райвоенкомата. Отец в деревне Тау-Къыпчакъ работал учителем по направлению. Мать от него получила одно письмо, оно было написано в дороге, больше мать от него ничего не получала. В Зуйских лесах были партизаны. Днем в деревне хозяйничали румыны, грабили население, а вечером с наступлением темноты, приходили партизаны, просили помочь чем можно. И население помогало, в том числе и моя мать оказывала партизанам помощь, несмотря на то, что у нее было трое детей.

Мы жили на школьном дворе. Имелся огород, выращивали фрукты, овощи, были куры, корова, бараны – вот этим мать содержала семью. Была также охотничья собака отца. Отец любил заниматься охотой, у него было два ружья. Оба эти ружья мать отдала партизанам. И последнее мать отдала партизанам – корову. Командир партизанского отряда Луговой тогда маме сказал, что даст расписку, но так и не успел дать. Отец был коммунистом. Мать очень боялась, что кто-нибудь скажет об этом немцам. Но сельчане маме сказали, чтобы она не боялась, никто ничего не скажет.

В 1943 году эту деревню немцы сожгли на глазах у всего населения. Мама ничего не смогла взять: ни имущества, ни документов. Всех жителей деревни пешком под дулами автоматов привели в Зую и заперли в каком-то здании. Затем через людей матери передали, что сельчан будут отправлять в Германию. Люди стали убегать, кто как мог, и матери тоже сказали, чтобы она бежала. Мать ночью убежала с детьми оттуда, всю ночь шли. В тот год выпало много снега, и в больших отцовских сапогах мать с тремя детьми пришла в другую деревню. Там переночевала несколько дней, затем нашлись родственники в другой деревне и мать забрали туда. Там мать пробыла один месяц и решила поехать в Симферополь в отцовский дом – дом моего дедушки, в котором жила моя тетя, мамина сестренка. И там мы проживали до 18 мая 1944 года.

18 мая 1944 года, рано утром, в 4 часа ночи в двери постучали и вошли солдаты с автоматами. Дали на сборы 15 минут. Тетя, конечно, кое-что взяла, а мама не стала ничего брать, боялась, что все отберут. Тетя повесила бабушкин Коран на шею моей сестре, чтобы забрать его с собой, а внутри Корана находилась домовая книга на дом. Но солдаты сорвали с шеи сестры этот Коран, затоптали его ногами, ругаясь нецензурными словами, и начали по всему дому рыскать и искать золото.

Посадили нас на машины и привезли на вокзал. Уже на Симферопольском вокзале погрузили в скотские вагоны и отправили в неизвестном направлении. Сколько находились в пути, не знаю, но в вагонах было ужасно, медицинское обслуживание отсутствовало. Питание тоже было ужасным, конечно, люди болели, умирали. Туалета и воды не было – полная антисанитария. Просто сейчас думаешь, как еще мы остались в живых.

Привезли нас в Свердловскую область, поселок Малая Лата, на лесоповал. Разместили в пустом доме по несколько семей. Нам вместе с тетиной семьей (2 человека) дали одну комнату. Установили комендантский режим. На следующее же утро всех погнали на работу на лесоповал, паек установили 500 грамм хлеба на взрослого, по 200 грамм хлеба – на детей.

Одежды и обуви нет, мать поначалу завязывала тряпки, затем где-то добыли лапти. Морозы доходили до 40 градусов и выше, снег по колено. Вот в таких условиях мать и тетя, и все наши соотечественники работали и ходили подписываться к коменданту. От жильцов еще требовалось соблюдение чистоты, хотя они для этого не создавали никаких условий. Так мать работала до 1946 года, затем ей стало плохо, она стала опухать, работать уже не могла.

Комендант решил отправить нашу семью в другой район в колхоз. И в 1946 году мы приехали в колхоз им. Сталина Новолялинского района, Савиновский сельсовет, деревня Караул. В колхозе мама работала колхозницей, выполняя разные работы. Условия жизни не улучшились, давали, что было негоже. Так за 10 трудодней дали 5-6 кг ржаной муки с отрубями, от которых болели кишки.

Председатель колхоза был очень жестокий человек. Сестра и брат должны были ходить в школу. Но не было ни одежды, ни учебников, ни бумаги. Сестра пасла коз, так она себе заработала на одежду, обувь. Вот поэтому они с братом очень поздно пошли учиться. Брат очень голодал, кушать было нечего, и он с несколькими ребятами бежал – сел на товарный поезд. А когда мать заявила коменданту, что сын пропал, он накинулся на нее, что якобы она сама способствовала побегу сына и чуть не убил ее из нагана. Вмешалась тетя, которая тоже приехала в колхоз вместе с нами. Подали в розыск и брата нашли в детском приемнике уже на Урале, так как не было документов. Не знаю из каких соображений мать записала себя и детей на свою фамилию – Измайловы, а по отцу мы должны быть Усеиновы.

Комендантский режим был суровым, строгим и карательным. Моей сестре за то, что она не взяла разрешения у коменданта и поехала в город Новая Ляля купить себе одежду, дали трое суток (ареста – КР). Я была маленькая, в садик не брали, меня оставляли одну в дымной комнате в холоде. Я уже совсем дошла была – одна кожа и кости, думали, что я умру. Каждый день мать ходила к заведующей, просила взять меня в садик, но она не брала, думала, что я там умру. В больницу тоже не брали. В общем, меня пожалела няня, которая работала в садике, она уговорила заведующую, и меня взяли в садик на круглые сутки. Я только в воскресенье приходила домой на 2-3 часа. Поэтому и в школу пошла поздно.

В 1956 году после освобождения от комендантского режима, переехали в Узбекистан. Сестра работала на обувной фабрике в две смены и училась. Брат тоже работал на стройке и учился.

Я пошла в школу №5 им. Горького, закончила, поступила в 1959 году в медучилище. Еще во время учебы в школе, нас, детей, посылали на хлопок. Собирали хлопок, находясь в ужасных санитарных условиях. В медучилище нас отправляли (на хлопок – КР) в сентябре и возвращались мы к Новому году. Поступала дважды в Ташкентский мединститут, меня вернули с комиссии, сказав, что у меня плохое зрение, а по чьей вине у меня было плохое зрение?

Вторично я поступала в ТашГУ на юридический факультет, экзамены сдала, но опять неудача. На этот раз меня не пропустила мандатная комиссия, сказали, что я должна была работать в органах. Вот так я проработала в медицине 40 лет и получаю минимальную пенсию.

Детей у меня нет. Наверное, сказались депортация и ужасные условия жизни. На всем протяжении моей жизни государство брало (налоги – КР) за бездетность и с меня, и с мужа, а сейчас на старости лет нам от государства нет никакой компенсации. Кто будет за все эти деяния в ответе? На работе мы трудились больше и лучше всех, а награды, поощрения, премии нам, крымским татарам, были не положены. Путевки на курорты, санатории и поездки куда-либо нам тоже не давали.

И еще раз задаю вопрос, кто будет за что отвечать? Мы уже в преклонном возрасте. Прошу привлечь к ответу всех виновных.

Живу в Симферополе.

(Воспоминание от 13 октября 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий