Буян ‒ крымский Хатико 

О «братьях наших меньших», в частности, о собаках, среди которых есть настоящие личности, о чьих добродетелях уровнем выше человеческих ‒ любви, преданности, самопожертвовании, ‒ знает весь мир благодаря нарративам, книгам, кино и скульптуре.

Почти на две с половиной тысячи лет сохранилась память о Перитасе, собаке Александра Македонского, которая в битве греков с персами при Гавгамелах ценой своей жизни спасла жизнь своему другу и хозяину. С ХХ века сохранилась память о японском псе Хатико, всегда провожавшем до электрички на работу своего хозяина и там его дожидавшегося, чтобы вместе с ним вернуться домой. Однажды хозяин не вернулся. Много лет до самой своей смерти Хатико на перроне ждал встречи с хозяином, не зная, что тот внезапно умер на работе, читая лекцию студентам.

Существует не менее трогательная, но неизвестная история крымского пса Буяна, аналогичная истории Хатико. В отличие от японской собаки, которая, ожидая хозяина, жила в мирное время в окружении доброжелательных людей, Буян повторил подвиг Хатико в пламени войны, окруженный врагами. Буян, как и японский пес, отправил своего друга на войну и ждал его возвращения до конца своей жизни, сохраняя любовь и преданность только хозяину ‒ моему папе.

Мой папа ‒ Николай Дмитриевич Корпус, уроженец села Топчикой, недалеко от Бахчисарая. Он, согласно крымской традиции, помимо основной работы на земле в свободное время занимался рыбалкой и охотой, поэтому у него была чистокровная охотничья собака. Внешний вид Буяна отвечал его породе, но нрав имел он совсем нехарактерный для охотничьих собак: он был сумасшедший, очень буйный, поэтому и назвали его Буян. Скорее всего, в нем сохранился и заговорил биологический инстинкт древних диких предков, волков, признававших только вожака своей стаи.

Вожаком для Буяна был папа. Между ними образовалась крепкая эмоциональная связь взаимопонимания и любви. Пес не признавал больше никого, кроме папы, кусал всех, кто протягивал к нему руки. Обычно собаки знают семью своего хозяина и хорошо относятся к ней. Но это не касалось Буяна, он покусал даже маму, когда она хотела накормить его, и мою старшую сестренку Шуру, которая пыталась его погладить. Мы с другой сестрой Светланой боялись даже близко к нему подходить.

С охотничьими обязанностями Буян справлялся хорошо. Он всегда и везде сопровождал отца. Так жизнь и шла.

Но пришла страшная беда ‒ война. Когда нацистская Германия напала на СССР, папу в первую очередь в 1941 году забрали на фронт как военнообязанного: ему было 34 года и он прошел обязательную военную службу. Когда пришла повестка из военкомата, папа попрощался со своим прошлым, со всем, что сам создал. А он при жизни успел много сделать: когда женился, сам построил свой дом, для его строительства бил камень на горе и свозил его в долину. Сам посадил возле дома вишневый сад, а вдоль забора ‒ грецкие орехи. В честь рождения дочерей он посадил в ряд три сливы разных сортов. Моя была изюмерик ‒ крымский чернослив. У входа в сад возле дома посадил виноград и хмель. Все это делал по традиции. Прощаясь с мирной жизнью, папа взял меня на руки (я была еще мала, чтобы бежать за ним, мне было полтора года), Светлану вел за руку, Шура держалась за штаны отца, рядом шел Буян, и молча пошел в садик за домом, дальше был только каменистый сухой крутой склон долины. Папа хотел остаться наедине с нами. Он будто чувствовал, что прощается со всеми и всем навсегда, что уже не вернется с фронта домой.

Военкомат находился в Бахчисарае, в 7 километрах от Топчикоя, туда ходили пешком по пыльной дороге. Эта дорога была главной улицей маленького крымскотатарского села Топчикой, она вела из Бахчисарая до Севастополя. Провожали отца всей семьей: мама с нами ‒ тремя маленькими дочерьми, бабушка, дедушка, папины братья. Проводили папу до Бабагоры, которая за селом возвышается над дорогой на правом склоне долины реки Кача. Этот безлесый крутой выступ горы Сююрю-Бурун стоял над долиной как часовой в карауле над селом: с него далеко просматривалась дорога в оба конца. Еще издалека было видно всех, кто шел по ней. Мы оставались на Бабагоре пока папа был виден, пока он не скрылся вдалеке. Когда мы в конце концов вернулись домой, Буяна с нами не было. Он сам остался ждать своего друга и хозяина на Бабагоре. С тех пор пес уже ни разу не пришел домой и в деревню. И много моих родственников и соседей видели его на Бабагоре, все село знало, чей это пес, и то, что он ждет хозяина на том месте, где они попрощались.

Буян не нуждался ни в чьей помощи в своей новой жизни. Еду себе он умел добывать, потому что мог поймать зайца, птицу или любое другое животное и, видимо, ел их, хотя и был охотничьей собакой, которая не должна есть добычу. Но Буян был особым псом и не подчинялся ничьим законам. Благодаря охоте с папой он прекрасно знал местность. Он знал, где есть вода, потому что всегда сопровождал отца, когда тот ходил по воду. Буян мог пить воду из реки, протекающей в низине долины, либо мог бежать вверх по сухому безлесному крутому склону долины, чтобы утолить жажду из источника, чистая холодная вода которого журчала из-под скалы. Буян ни к кому не подходил, никого не подпускал к себе, приманить и поймать его никому не удавалось. Все за это уважали и боялись Буяна.

День шел за днем, месяц за месяцем. Немцы уже давно оккупировали Крым. А Буян все ждал и ждал папу на Бабагоре. Пришло время, когда на холме у дороги Буяна увидел немец, он, вероятно, понимал в охотничьих собаках и распознал в этом диком заброшенном похудевшем псе чистокровного охотника. То ли немец сам занимался охотой и имел охотничьих собак, то ли разводил их, кто знает. Наверное, по мнению немца, породистый охотничий пес не должен был бродить один на горе за деревней, пес должен иметь своего хозяина, им и должен был стать он. Пес должен был стать трофеем. Поэтому немец пытался поймать Буяна. Но Буян не поддался ни на приманки, ни на соблазны, ни на команды, ни на угрозы. Он остался верен себе и папе, искусав немца. Это был конец. В ответ, недолго думая, немец Буяна застрелил. Смерть невероятно преданной собаки от руки немца не осталась незаметной и стала известной в селе, ее видел односельчанин и рассказал об этом маме и всем соседям.

Бабагора стала не только для нас местом гибели Буяна, но и для всех жителей местом памяти обо всех односельчанах, погибших на войне. Их любили, их ждали, надеясь на их возвращение домой. Земля Бабагоры помнит, как на ней, как и Буян длительное время, дети ждали возвращения с фронта своих родителей, и большинство из них так и не дождались. Она помнит детские слезы, горе детей войны из разных этнических семей. Дружбу между ними подтверждает само название горы, оно состоит из слов из разных языков: из тюркского слова «баба», которое переводится как отец, и славянского слова «гора».

Бабагора стала кенотафом, символической могилой воинов, погибших вдали от родной земли. Обычай строить кенотафы погибшим, тела которых не могли похоронить дома, очень древний. Могилы оставались пустыми, на них насыпали высокие холмы. Впоследствии кенотафы превратились в памятники ‒ мемориалы с надписями, сохраняя свой древний смысл. Таким памятником и стала сама Бабагора.

Мемориал на ней был построен в 1983 году, когда уже прошло много лет после окончания войны, когда война уже все больше и больше во времени отдалялась от мирной жизни. Когда боль трагедий войны стала затухать и даже забываться, когда выросло новое поколение, а многие участники и свидетелей войны ушли из жизни, власти объявили праздником День победы над нацистской Германией, сделали его нерабочим днем и создали ложный, манипулятивный лозунг «Никто не забыт, ничто не забыто».

Об этом «незабытом» можно много рассказывать, но это другая история. Чтобы подтвердить этот лозунг на деле, в Топчикое, как и повсюду в стране, был сооружен мемориал-памятник на вершине Бабагоры. К нему от дороги построили многочисленные каменные ступеньки, рядом, недалеко от дороги, установили фонари, на склонах горы посадили деревья. Сюда из трех сел 9 мая стекались крестьяне, были митинги, помпезные речи, все то, чего ожидала и требовала советская власть. И местные жители, кого не депортировали, собирались, чтобы увидеться, вместе вспомнить и почтить память погибших в войне родственников, друзей, соседей, знакомых, положить цветы у плит памятника-мемориала. На них высечены имена погибших на фронте далеко от Крыма военных из сел Топчикой (ныне Долинное), Аранкой (более старое название Арамкой, новое название ‒ Новенькое), Актачи (Фурмановка). На плитах есть имена пятерых братьев Корпусов, один из них мой отец, которого ждал Буян.

С грустью констатирую, что на плитах мемориала нет ни одного крымскотатарского имени, хотя многие крымские татары воевали и погибли в Брестской крепости и на других фронтах. А греки, болгары, сербы, албанцы-арнауты не были мобилизованы в 1941 году на войну, остались в оккупации, воевали как партизаны и были депортированы, как и крымские татары, в 1944 году. Советская власть, переселенцы из России и их потомки сегодня, поселившись в Крыму в домах депортированных крымских татар, греков, болгар, немцев, делают все, чтобы новые поколения не знали подлинной истории моего края. Неизвестной остается в противовес белорусскому селу Хатынь трагическая история греческого села Лаки Бахчисарайского района, которое вместе со всеми жителями немцы дотла сожгли за сотрудничество с партизанами.

Советская власть, начиная с 20-х годов XX века, особенно в 40-50 годах, чтобы перечеркнуть древнюю историю Крыма, отображенную в топонимах, меняла названия многих сел, городов, рек. Были деперсонифицированы источники, горы и высокогорные луга, чаиры-плодовые сады в лесах и горах, и тому подобное. Скажем, много лет топоним самой высокой горы Крыма Роман-Кош был переделан на русский лад в Палат-гору, другая гора Аю-Даг в Медведь-гору, реки Биюк-Карасу и Кучук-Карасу в Малую Карасовку и Большую Карасовку. Такие топонимы сохраняются в «Путеводителе по Крыму» (1956, Крымиздат, Симферополь).

Опомнились, в основном после возвращения части депортированного населения в Крым уже в независимой Украине, и некоторые старые топонимы были возвращены. Однако до сих пор остаются неудачные переименования городов и сел. Скажем, город Карасубазар (в переводе «Базар на черной воде», то есть, на реке Карасу) стал Белогорском.

Я всю жизнь называю села, где я родилась и выросла, старыми названиями: Топчикой, Актачи, Аранкой. Их топонимы связаны с «профессиональной» этимологией. Топчикой ‒ село пушкарей, Актачи ‒ село конюхов. В Топчикое возле дома моего дедушки было старое очень большое глинище ‒ яркое свидетельство того, что в нем белую глину добывали для отливки орудий. Рядом была и вода, и лес, где рубили дрова. Скорее всего, именно в Топчикое и отливали пушки. Для сельских нужд вряд ли могли использовать столько глины, потому что дома и другие здания, даже дувалы, ограждения, строили из камня, которого на склоне долины хватало. Чтобы забылись даже намеки на старые названия, на древнюю историю, в Топчикое уничтожили глинище, чтобы не даже возникал вопрос, для каких целей его использовали. Некомпетентным в 1948 году было переименование села Аранкой в Новенькое, потому что это старое село, оно упоминается еще в документах XVIII века, что подтверждается находками здесь старой керамики, металлической посуды, украшений, глиняных труб водопровода, которые я видела и собирала в детстве. Не согласна я с переводом в интернете ‒ на сайте Крымологии старых названий сел ‒ Аранкой, Арамкой. Там «арам» переводится как запрещенный, грязный, а «аран» как сарай, хотя, сарай на крымскотатарском ‒ амбар.

С детства от старшего поколения, хорошо владевшего бахчисарайским диалектом крымскотатарского языка и знающего местные легенды, я знаю иную трактовку этих топонимов. «Арам» означает территорию между двух рек, очень древнее слово с таким значением есть еще в Библии, в Ветхом Завете (Бытие, 24:10), откуда оно перешло в ислам, как и многое другое. В случае Арамкоя название происходит от двух рек: Качи и ее притока Чуруксу. А другое название «Аранкой» связано с мифом, противоречащим истории, об убийстве ханом Тохтамышем именно здесь родной дочери Ненекеджан, которая пыталась убежать из дома с любимым чабаном. Отсюда восприятие этого места, где была деревня, как позорного, нечистого, оскверненного. Сейчас в Бахчисарае не используются названия отдельных частей города Салачик, Ескиюрт, Азиз, потому что они забыты. Эти факты можно продолжать и продолжать.

Новым пришельцам-оккупантам Крыма чужда человеческая трагедия этого края, потерянная надежда и боль, отчаяние тех, кто не дождался своих близких, боль тех, кого депортировали. Поэтому коллективная память, воплощенная в мемориале с. Топчикой, такая ограниченная, не полная. Что уж говорить об истории Буяна. Местных жителей осталось мало и они почти все уже ушли из жизни, даже мои сверстники. Поэтому уже никто, кроме меня, не помнит о Буяне, о том, что на Бабагоре от рук нацистского оккупанта закончилась жизнь этого замечательного пса, преданно ждавшего своего друга, погибшего от того же врага под Сталинградом.

Как дитя войны, сохраняя память о прошлом, о родном крае, я не могу не рассказать о Бабагоре, о том, что существуют такие собаки как Буян, Хатико, имеющие такие присущие даже не всем людям добродетели, как преданность, верность, любовь к другу, сохраненные до самой смерти.